Маяковский и Пушкин

МАЯКОВСКИЙ И ПУШКИН
История одной встречи, или Вариации на тему «Юбилейного» Владимира Маяковского (1924 г.).

Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
Ставлю «nihil».
В. Маяковский

Москва. Тверской бульвар. Памятник Пушкину.
«Поэт, не дорожи любовию народной»… Трах-бах-тарарах!
Александр Сергеич, разрешите представиться: Маяковский. Поэт. Дайте руку!
На грохочущем фаэтоне, глаза – извергающие плазму Везувии, рот - корыто – Владимир Маяковский въезжает на русский Парнас. А вы что хотели? Чтоб он, извинившись, тихонько протиснулся и стал в отдалении? Поэт – человек слова. Слово – и есть поступок поэта.

Нынче
            наши перья –
                                    штык
                                               да зубья вил, -
битвы революций
                                 посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
                 пограндиознее
                                           онегинской любви.

Ко времени пришествия революции Маяковский – единственный из всех стихотворцев – был ее готовым, состоявшимся поэтом. «На-до-е-ло!» - потрясая кулачищами, кривляясь и гримасничая, новый поэт новой России смачно плюет на красивые – утонченность и глянец – обложки книг, с любовью расставленные на полке. Русская классическая литература. За что?
За что? А где вы были, господа писателишки и поэты – розы-мимозы, когда народ страдал? Хлеб, который вы кушали за обедом, не казался вам соленым – от слез, от пота, - больше от слез? Где вы были? А-а-а, вы хотели сохранить душу целой, ждали второго пришествия Христа… А получили – Страшный суд!

Граждане, за ружья!
К оружию, граждане!

Полка взрывается, испуганные фолианты разлетаются в пух и прах – под свист и улюлюканье толпы. Александр Сергеевич с грустной улыбкой взирает со своего пьедестала на беснующийся, вихляющийся народ: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»… Вдруг он теряет точку опоры…

Я тащу вас.
                    Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
                Больно?
                              Извините, дорогой.
У меня,
              да и у вас,
                                в запасе вечность.
Что нам
               потерять
                               часок-другой?!

Вот они рядом, Пушкин и Маяковский. Певец свободы и ее горлопан. Небо и земля. Где ж горизонт? «Я себя под Пушкиным чищу», - мог бы сказать Маяковский в этот момент. Но – не сказал.

Вред – мечта,
                         и бесполезно грезить,
Надо
         весть
                   служебную нуду.

Господи, кого он пытается обмануть? Себя?

Но бывает –
                       жизнь
                                  встает в другом
                                                               разрезе,
и большое
                  понимаешь
                                      через ерунду.

Поэт – ребенок. Он не может лгать. Просто не умеет. Издерганный, испорченный, но все же ребенок. Вволю набесившись, истоптав клумбу с дивными цветами (не им и посаженными), оторвав крылья у бабочки, изломав хрупкие ветви невинного кустика, он сядет здесь же, на месте преступления, и горько заплачет… о себе. «Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь…» А бабочка-то без крыльев, Владимир Владимирович, ей больно. Ах, вам тоже? Так что ж вы…

Нами
          лирика
                      в штыки
                                      неоднократно
                                                               атакована,
Ищем речи,
                     точной
                                  и нагой.
Но поэзия –
                      пресволочнейшая штуковина
существует –
                         и ни в зуб ногой.


…Было всякое:
                             и под окном стояние,
письма,
              тряски нервное желе.
Вот
        когда
                  и горевать не в состоянии –
это, 
       Александр Сергеич,
                                           много тяжелей.

«Я вас любил. Любовь, еще, быть может, в душе моей угасла не совсем»… Да что вы там бормочете, Пушкин?! Какая любовь? Слюни, сопли, стыдно! Оглянитесь кругом – красные знамена - черные тужурки, красная кровь – черная смерть, красное пламя – черные вороны!»

Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стоял.
Толпа орала:
«Марала!
Мааарааала!»


Правильно!

Кто плачет? Пушкин, ну зачем вы? Не надо. Это ж библейский герой, сказка, легенда. Он высох весь, ему не больно. А, вам больно? Понимаю…

Я люблю вас,
                        но живого,
                                           а не мумию.
Навели
               хрестоматийный глянец.
Вы
      по-моему
                       при жизни –
                                              думаю –
тоже бушевали.
                            Африканец!
Сукин сын Дантес!

Знаете, Пушкин, а я ведь тоже… любил, страдал, и цветы… не верите? Думаете – кривляюсь? Извиваюсь как червь, – мне больно. Ору, - чтоб не видели слез. Скажут – слякоть. Хохочу, - чтоб не разрыдаться. Зачем? А кто будет строить новую Россию, светлое завтра? Кто вычистит нутро революции? Выведет грязные пятна на чистых одеждах истории?

Чересчур
                 страна моя
                                    поэтами нища.
От зевоты
                  скулы
                             разворачивает аж!
… Я бы
              и агитки
                              вам доверить мог.
Раз бы показал:
                            вот так, мол,
                                                   и так-то…
Вы б смогли –
                          у вас хороший слог.

Не хотите? И не надо. Я б и сам… если б не наступил на горло собственной песне… Осуждаете? Спасибо.

Может,
              я один
                          действительно жалею,
что сегодня
                     нету вас в живых.

«Пора, мой друг, пора. Покоя сердце просит…» Господин Пушкин, куда же вы? А я? Я не хочу … здесь – страшно. А впрочем… Держите руку, давайте помогу. Незачем вам на этой грязной земле…

Ну, пора:
                рассвет
                             лучища выкатил.
Как бы
              милиционер
                                    разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
                                        очень к вам привыкли.
Ну, давайте
                      подсажу
                                     на пьедестал.


Спасибо! Господин Пушкин, вы слышите? Спа-си-бо!

Насвистывая, Маяковский уходит. Начинается новый – революционный – день.